Актуальные проблемы адвокатской практики
Амасьянц А.Э., Штоян Г.В.

В современных условиях интеграции евро­пейских демократических идей в национальные правовые системы права и основные свободы че­ловека провозглашаются высшей ценностью лю­бого цивилизованного государства.

Придерживаясь гуманистического принципа, Российская Федерация также юридически при­знала права и основные свободы человека высшей ценностью.

28 февраля 1996 года Российская Федерация вступила в Совет Европы, тем самым подтвердив свою приверженность демократическим идеалам и обозначив стремление оптимизировать наци­ональное законодательство под международно­правовые стандарты.

30 марта 1998 года в целях максимальной за­конодательной и судебной защиты прав и ос­новных свобод человека Российской Федерацией была ратифицирована Европейская Конвенция о защите прав человека и основных свобод. Тем самым, в соответствии со статьей 46 Конвенции Россия признала ipso facto юрисдикцию Евро­пейского Суда по правам человека по вопросам толкования и применения Конвенции и Протоко­лов к ней в случаях предполагаемого нарушения Российской Федерацией положений этих дого­ворных актов.

Требование об обязательном характере пра­вовых позиций, выработанных прецедентной практикой Европейского Суда, содержащееся в пункте 2 Постановления Пленума Верховного Суда РФ от 27 июня 2013 года № 21 «О примене­нии судами общей юрисдикции Конвенции о за­щите прав человека и основных свобод от 4 ноя­бря 1950 года и Протоколов к ней», устанавливает следующее: «Правовые позиции Европейского Суда по правам человека, которые содержатся в окончательных постановлениях Суда, принятых в отношении Российской Федерации, являются обязательными для судов».

Важное место во всей правовой системе Рос­сии занимает статья 5 Европейской конвенции во взаимосвязи со статьей 22 Конституции Россий­ской Федерации, поскольку регламентирует одно из основных прав человека, а именно защиту сво­боды человека от незаконного и необоснованного посягательства со стороны государства.

Высшие национальные судебные органы, об­ращаясь к вопросу о гарантиях судебной защи­ты прав и свобод человека и гражданина, в том числе при применении меры пресечения в виде заключения под стражу, с учетом практики при­менения Конвенции о защите прав человека и ос­новных свобод и многочисленных постановлений Европейского Суда сформулировали ряд важных правовых позиций.

Определенным толчком в развитии практики фактической реализации международных обяза­тельств на внутригосударственном уровне в части обеспечения гарантий, содержащихся в статье 5 Европейской Конвенции, послужило Постанов­ление Конституционного Суда РФ от 22 марта 2005 года № 4-П «По делу о проверке конституци­онности ряда положений Уголовно-процессуаль­ного кодекса Российской Федерации, регламенти­рующих порядок и сроки применения в качестве меры пресечения заключения под стражу на ста­диях уголовного судопроизводства, следующих за окончанием предварительного расследования и направлением уголовного дела в суд, в связи с жалобами ряда граждан» и принятие Пленумом Верховного Суда Российской Федерации Поста­новления от 19 декабря 2013 года № 41 «О практи­ке применения судами законодательства о мерах пресечения в виде заключения под стражу, до­машнего ареста и залога».

Гарантии, предусмотренные статьей 22 Кон­ституции Российской Федерации и статьей 5 Кон­венции, призваны обеспечить защиту человека и гражданина от произвольного и необоснованного лишения свободы.

«Именно поэтому, предусматривая повышен­ный уровень гарантий права каждого на свободу и личную неприкосновенность, Конституция Рос­сийской Федерации допускает возможность огра­ничения данного права лишь в той мере, в какой это необходимо в определенных ею целях, и лишь в установленном законом порядке».

Допуская возможность ограничения прав и свобод человека лишь в целях защиты основ кон­ституционного строя, нравственности, здоровья, прав и законных интересов других лиц, обеспече­ния обороны страны и безопасности государства, законодатель, таким образом, установил баланс между правом каждого на свободу и обязанно­стью государства обеспечить посредством право­судия защиту публичных интересов.

Между тем, несмотря на конституционное признание Российской Федерацией человека, его прав и свобод высшей ценностью и создание га­рантий их реализации и обеспечения, в отноше­нии России по-прежнему поступает значительное количество жалоб на предполагаемые нарушения статьи 5 Европейской Конвенции, провозглашаю­щей право на свободу и личную неприкосновен­ность. Как один из поводов подобного активного обращения в Европейский Суд следует выделить неверное толкование норм Конвенции на нацио­нальном уровне, которая, в свою очередь, является «живым развивающимся актом».

Европейский Суд в процессе реализации своих полномочий по рассмотрению жалоб, свя­занных с правом на свободу и личную неприкос­новенность, не только констатирует нарушение либо отсутствие нарушения прав, но и формули­рует правовые позиции, которые являются обяза­тельными для применения [1, 24].

Поэтому важно понимание того, что конвен­ционные нормы и принципы наполняются со­держанием именно за счет практики Европейско­го Суда, его правовой позиции.

Нам представляется, что под правовой по­зицией Европейского Суда следует понимать выработанную на основе разрешения сходных ситуаций, формально определенную правовую установку, раскрывающую смысловое содержа­ние отдельных положений Конвенции и имею­щую общеобязательную для государств - участ­ников Конвенции юридическую силу.

Итак, через призму постановлений Европей­ского Суда, вынесенных в отношении Российской Федерации, рассмотрим и проанализируем неко­торые стандарты, гарантируемые положениями пункта 1 статьи 5 Конвенции, в толковании Евро­пейского Суда при решении национальными су­дами вопроса о возможности применения меры пресечения в виде заключения под стражу.

Общие элементы требования законности содержания под стражей в контексте пункта 1 статьи 5 конвенции

Пункт 1 статьи 5 Конвенции гласит: «Каждый имеет право на свободу и личную неприкосновен­ность. Никто не может быть лишен свободы ина­че как в следующих случаях и в порядке, установ­ленном законом...».

Декларируя «право на свободу», статья 5 Кон­венции предполагает физическую свободу чело­века в ее классическом понимании и исключа­ет любое произвольное лишение этой свободы. Вместе с тем, порядок лишения свободы может являться законным с точки зрения национального права, но не быть таковым по смыслу Конвенции, нарушая при этом ее положения.

Для того чтобы задержание и заключение под стражу являлось «законным» в значении пункта 1 статьи 5 Конвенции, оно должно проводиться «в порядке, установленном законом» [23], то есть при строгом соблюдении норм материального и процессуального национального законодатель­ства. Кроме того, осуществляя оценку соблюде­ния пункта 1 статьи 5 Конвенции, Европейский Суд в пределах своих полномочий выясняет, со­ответствует ли само национальное законодатель­ство положениям Конвенции, в том числе выра­женным в ней общим принципам.

При рассмотрении жалоб заявителей на предполагаемое нарушение пункта 1 статьи 5 Конвенции Европейский Суд по правам человека применяет общие принципы, выработанные пре­цедентной практикой Суда, а также учитывает целый ряд критериев с целью определения кон­кретных условий и обстоятельств, касающихся тех или иных видов ограничений.

В делах, затрагивающих лишение свободы, особенно важно соблюдение общего принципа правовой определенности. Данный принцип слу­жит подспорьем прецедентному праву Европей­ского Суда в отношении пункта 1 статьи 5 Кон­венции и предполагает, что с целью соответствия национального законодательства стандарту «за­конности», установленному Конвенцией, условия лишения свободы, содержащиеся в националь­ном законодательстве, должны быть ясно и четко определены. Наглядным примером является дело «Насруллоев (Nasrulloyev) против Российской Федерации» (жалоба № 656/06), в котором Евро­пейский Суд отметил, что: «Положения законода­тельства Российской Федерации, регулирующие содержание под стражей лиц с целью выдачи, не были ни точными, ни позволяющими предвидеть последствия их применения и не отвечали стан­дарту «качества закона», требуемого Конвенцией. Существующая в Российской Федерации система не защитила заявителя от произвольного содер­жания под стражей, и оно не может считаться «законным» в целях статьи 5 Конвенции» [20].

Как это следует из приведенного дела, тре­бование «качество закона» в понимании Евро­пейского Суда, прежде всего, должно обеспечить соответствие внутригосударственного права ми­нимальным стандартам защиты, гарантируемым Конвенцией.

Думается, что осуществляя умеренный кон­троль над «качеством закона», практика Европей­ского суда тем самым предопределяет вектор раз­вития национального права, положения которого должны быть ясными и предсказуемыми, для того чтобы субъект правоотношений мог предвидеть в достаточной степени последствия их применения.

Исследуя вопрос законности содержания под стражей, Европейский Суд может прийти к вы­воду о нарушении пункта 1 статьи 5 Конвенции в связи с отсутствием обоснования либо недоста­точной обоснованностью решений судебных ор­ганов, санкционирующих заключение под стра­жу. Данное нарушение оценивается Европейским Судом как несовместимое с принципом защиты от судебного произвола по смыслу пункта 1 ста­тьи 5 Конвенции.

По делу «Шапошников (Shaposhnikov) про­тив Российской Федерации» (жалоба № 8998/05) Европейский Суд выявил несоответствие реше­ния национального суда о содержании лица под стражей целям пункта 1 статьи 5 Конвенции и от­метил: «... в своем решении от 30 декабря 2004 г. суд не представил никаких доводов в обоснование того, что заявитель должен оставаться под стра­жей. В этой связи Европейский Суд в ряде дел постановлял, что отсутствие доводов, представля­емых судебными органами в обоснование своего решения, санкционирующего содержание под стражей, несовместимо с принципом защиты от судебного произвола по смыслу пункта 1 статьи 5 Конвенции» [16].

При рассмотрении дела «Нахманович (Na- khmanovich) против Российской Федерации» (жа­лоба № 55669/00) Европейский Суд констатировал недостаточное обеспечение защиты от произвола и указал: «Несмотря на то, что 20 января 2000 г. Замоскворецкий районный суд г. Москвы оставил избранную в отношении заявителя меру пресе­чения в форме заключения под стражу без изме­нения, он не обосновал своего решения. В связи с этим Европейский Суд напомнил, что отсутствие оснований в решениях органов судебной власти о продлении срока содержания лица под стражей несовместимо с принципом защиты от произ­вольного решения, гарантированным пунктом 1 статьи 5 Конвенции» [10].

Действительно, сохранение лица под стражей в рамках избранной меры пресечения должно быть основано «на конкретных фактах» [5] и уста­навливать точный срок, поскольку положения пункта 1 статьи 5 Конвенции и вытекающий из нее принцип «защиты от произвола» предпола­гают заключение под стражу как исключитель­ное отступление от права на свободу, допустимое только в строго определенных случаях.

Вместе с тем, Европейский Суд может и не ус­мотреть нарушение пункта 1 статьи 5 Конвенции, если национальные суды привели конкретные ос­нования и установили точный срок содержания лица под стражей: «...содержание заявителя под стражей на основании постановления от 23 ноя­бря 2000 г. нельзя назвать произвольным, посколь­ку Московский городской суд привел определен­ные основания для продления срока содержания заявителя под стражей» [13].

К аналогичному выводу об отсутствии нару­шения подпункта «с» пункта 1 статьи 5 Конвен­ции в связи с содержанием лица под стражей Европейский Суд пришел, рассматривая жалобу заявителя по делу «Владимир Соловьев (Vladimir Solovyev) против Российской Федерации» (жало­ба № 2708/02): «Европейский Суд полагает, что содержание заявителя под стражей на основании постановления от 1 октября 2002 г. нельзя назвать произвольным, поскольку суд привел определен­ные основания для продления срока содержания заявителя под стражей» [5].

При этом достаточность и существенность ос­нований, приведенных судом в своем решении о содержании под стражей, рассматриваются с точ­ки зрения соответствия пункту 3 статьи 5 Конвен­ции, поскольку «подпункт «c» пункта 1 статьи 5 Конвенции, по мнению Европейского Суда, дол­жен быть прочитан в совокупности с пунктом 3 статьи 5 Конвенции» [14].

Еще одним важным элементом требования «законности» в прецедентной практике Европей­ского Суда является обязательность санкциони­рования заключения под стражу постановлением компетентного суда.

По делу «Худоеров (Khudoyorov) против Рос­сийской Федерации» (жалоба № 6847/02) Евро­пейский Суд напомнил, «что период содержания под стражей является в принципе законным, если лицо содержится под стражей на основании по­становления суда» [23].

Вместе с тем, наличие некоторых дефектов в постановлении о содержании под стражей не лишает правомерности соответствующий пери­од заключения с точки зрения пункта 1 статьи 5 Конвенции, при условии, что такие недостатки не образуют «грубые и очевидные нарушения» [21] и могут быть устранены вышестоящим судом.

Европейский Суд отмечает, что «просто тот факт, что постановление было отменено в касса­ционном порядке, сам по себе не затрагивал за­конность содержания под стражей в предшеству­ющий период» [23].

Грубыми и явными Европейский Суд призна­ет такие нарушения, которые впоследствии могут повлечь недействительность постановлений о со­держании под стражей. Как правило, речь идет о случаях, связанных с ненадлежащим уведомлени­ем заинтересованной стороны о слушании дела; ненадлежащим рассмотрением альтернативы тю­ремному заключению; ex post facto легализацией содержания под стражей; превышением судом своих полномочий.

В качестве относительно недавнего примера можно привести дело «Романова (Romanova) про­тив Российской Федерации» (жалоба № 23215/02), в котором заявительница говорила о незаконном характере постановления о заключении под стра­жу, санкционированного судом, поскольку оно было принято в отсутствие адвоката и прокурора на слушании по вопросу о содержании под стра­жей. Европейский Суд, исследовав доводы жа­лобы, указал следующее: «.постановление о со­держании под стражей от 21 августа 2002 г. было вынесено судом, уполномоченным рассматривать этот вопрос. Однако суд кассационной инстан­ции впоследствии посчитал, что данное поста­новление о содержании под стражей содержит недостатки, которые достаточно серьезны, чтобы обусловить отмену решения этого суда и направ­ление на новое рассмотрение вопроса о содержа­нии под стражей в суд первой инстанции.

Европейский Суд согласен с доводами суда кассационной инстанции, который установил серьезные недостатки постановления о содержа­нии под стражей, признав соответствующий пе­риод содержания под стражей незаконным и не «соответствующим порядку, установленному за­коном», в нарушение пункта 1 статьи 5 Конвен­ции» [21].

Как видим, Европейский Суд проводит чет­кую грань между так называемыми недействи­тельными постановлениями о содержании под стражей, которые в случае признания их тако­выми, как следствие, влекут нарушение пункта 1 статьи 5 Конвенции, и постановлениями, которые хотя и были отменены вышестоящим судом, но при этом ретроспективно не лишают законной силы содержание заявителя под стражей.

«Обоснованность подозрения» в контек­сте подпункта «с» пункта 1 статьи 5 европей­ской конвенции

При рассмотрении национальными судами вопроса об избрании меры пресечения в виде за­ключения под стражу крайне важной гарантией защиты от произвольного задержания, по мне­нию Европейского Суда, является предъявление обоснованного подозрения.

Так, сталкиваясь с утверждением заявителей о необоснованном подозрении, Европейский Суд, в первую очередь, требует от национальных вла­стей предоставить некоторые первоначальные сведения, объективно связывающие подозревае­мое лицо с предполагаемым правонарушением.

Не формулируя строгих требований относи­тельно количества и качества данных, подтверж­дающих обоснованность подозрения, Европей­ский Суд, тем не менее, ориентирует правопри­менителя на предъявление «разумного» подо­зрения, предполагающего «наличие фактов либо информации, которые убедили бы объективного наблюдателя в том, что соответствующее лицо могло совершить преступление» [19]. При этом наличие или отсутствие обоснованного подозре­ния в каждом случае должно определяться с уче­том конкретных обстоятельств.

Применяя указанный критерий по делу «Пи­чугин (Pichugin) против Российской Федерации» (жалоба № 38623/03), Европейский Суд подчер­кнул, что «факты, вызывающие подозрение, не должны обладать той же степенью убедительно­сти, как те, которые необходимы для обоснования обвинительного приговора или даже для предъ­явления обвинения, которое является следую­щим этапом в процессе расследования уголовно­го дела» [12].

В анализируемом постановлении Европей­ский Суд напомнил свою практику относительно степени убедительности фактов и указал на prima facie - иной, более низкий стандарт доказывания «обоснованности подозрения», чем тот, который используется для предъявления обвинения или постановления обвинительного приговора.

Наряду с важным условием — «обоснованным подозрением», прецедентная практика Европей­ского Суда выработала еще четыре основания для непрерывного содержания под стражей, которые подлежат рассмотрению с точки зрения пункта 3 статьи 5 Конвенции:

-        риск побега;

-        воспрепятствование разбирательству;

-        повторное совершение правонарушений;

-        нарушение общественного порядка.

Схожие основания закреплены и в статье 97

Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации. Законодатель дал исчерпывающий перечень оснований для применения меры пресе­чения. Так, дознаватель, следователь, а также суд вправе избрать обвиняемому, подозреваемому одну из мер пресечения при наличии достаточ­ных оснований полагать, что обвиняемый, подо­зреваемый:

1)     скроется от дознания, предварительного следствия или суда;

2)     может продолжать заниматься преступной деятельностью;

3)     может угрожать свидетелю, иным участни­кам уголовного судопроизводства, уничтожить доказательства либо иным путем воспрепятство­вать производству по уголовному делу.

По смыслу указанной нормы, исходя из Опре­деления Конституционного Суда РФ от 23 июня 2000 г. № 175-О по жалобе граждан В.А. Жере- бенкова и Е.С. Жигарева на нарушение их кон­ституционных прав рядом положений Уголов­но-процессуального кодекса РСФСР, касающихся применения в качестве меры пресечения заклю­чения под стражу, на следователя, дознавателя возлагается обязанность «в каждом конкретном случае подтверждать эти основания достаточны­ми данными», а согласно Постановлению Пле­нума Верховного Суда РФ от 19.12.2013 № 41 «О практике применения судами законодательства о мерах пресечения в виде заключения под стра­жу, домашнего ареста и залога» «в качестве осно­ваний для избрания меры пресечения в виде за­ключения под стражу могут быть признаны такие фактические обстоятельства, которые свидетель­ствуют о реальной возможности совершения об­виняемым, подозреваемым действий, указанных в статье 97 Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации, и невозможности беспре­пятственного осуществления уголовного судопро­изводства посредством применения в отношении лица иной меры пресечения».

Особенно актуальными в свете практики при­менения российскими судами меры пресечения в виде заключения под стражу являются выводы, сформулированные Европейским Судом в про­цессе рассмотрения жалоб заявителей на пред­полагаемые нарушения пункта 3 статьи 5 Кон­венции относительно указания национальными судами на существование риска побега.

Европейский Суд указал, что риск того, что обвиняемый может скрыться от дознания, предва­рительного следствия или суда, не должен оцени­ваться только на основании суровости возможного наказания. Риск побега не может возникать только вследствие отсутствия постоянного местожитель­ства [15] или наличия заграничного паспорта [17]. При анализе данного риска необходимо учиты­вать целый ряд релевантных факторов, таких как «отсутствие прочных связей внутри страны, позво­ляющее предположить, что последствия и слож­ности бегства могут казаться лицу меньшим злом, чем длительное лишение свободы» [17].

Например, по делу «Панченко (Panchenko) против Российской Федерации» Европейский Cуд, констатируя нарушение пункта 3 статьи 5 Конвенции, установил следующее: «В настоящем деле решения национальных судов не приводят причин, почему помимо доводов, выдвинутых за­явителем в обоснование своих ходатайств об ос­вобождении из-под стражи, довод об опасности того, что заявитель скроется, рассматривается в них как решающий» [11].

Следующим основанием содержания лица под стражей является возможность воспрепят­ствования производству по делу.

Европейский Суд признает, что на начальных стадиях предварительного расследования риск того, что обвиняемый каким-либо образом вос­препятствует производству по уголовному делу, с учетом тяжести обвинения действительно может оправдывать его содержание под стражей. Од­нако после того как доказательства уже собраны, применение данной меры процессуального при­нуждения нецелесообразно.

«Европейский Суд находит особенно неле­пым, что после того как в открытом судебном за­седании были заслушаны показания всех свидете­лей обвинения, национальные суды продолжали ссылаться на угрозу сговора как на основание со­держания заявителя под стражей, учитывая аб­страктную возможность того, что судебное след­ствие будет дополнено» [17].

Здесь необходимо отметить, что отсутствие в постановлении суда о заключении под стражу указания на реальные факты совершения проти­воправных действий со стороны заявителя свиде­тельствует о необоснованности угрозы воспрепят­ствования заявителем правосудию.

Как правило, национальные суды в постанов­лениях о содержании под стражей ссылаются на вероятность того, что обвиняемый продолжит за­ниматься преступной деятельностью, как на до­полнительное основание его длительного содер­жания под стражей. Тяжесть обвинения, а также наличие у обвиняемого судимости признаются серьезными основаниями для обоснованных опа­сений в возможности совершения обвиняемым новых преступлений. При этом отсутствие у об­виняемого постоянной работы или семьи не дает оснований для однозначного вывода о склонности к совершению новых правонарушений [15].

Что касается последнего основания - нару­шение общественного порядка, то российское за­конодательство не включает данный риск в число допустимых оснований для содержания под стра­жей обвиняемых.

Вместе с тем, несмотря на невключение рос­сийским законодательством угрозы обществен­ному порядку в перечень допустимых оснований для содержания под стражей и, соответственно, неиспользование данного основания на нацио­нальном уровне, власти Российской Федерации применяют его в качестве аргументации в Евро­пейском Суде своей позиции о необходимости содержания под стражей заявителя.

Так, к примеру, в деле «Юрий Яковлев (Yuriy Yakovlev) против Российской Федерации» (жало­ба № 5453/08) власти Российской Федерации со­слались на необходимость «защиты обществен­ного порядка от нарушений, которые могли быть вызваны его освобождением».

Европейский Суд отметил, что в этом деле не достигнуты условия доказанности того, что «угроза общественному порядку действитель­но существует; сохранение этой меры не может быть использовано с учетом возможного вынесе­ния приговора к лишению свободы... Не говоря о том, что российское законодательство не включа­ет угрозу общественному порядку в число допу­стимых оснований для содержания под стражей обвиняемых» [17].

Европейский Суд указал, что власти Россий­ской Федерации апеллировали предполагаемой опасностью общественному порядку «с чисто аб­страктной точки зрения, ссылаясь исключительно на тяжесть обвинений, предположительно совер­шенных заявителем, и указывая на особую уязви­мость социальной группы, претерпевшей ущерб от преступной деятельности заявителя» [17].

Аналогичный вывод о предполагаемой опасности общественному порядку с чисто аб­страктной точки зрения и недоказанности того обстоятельства, что освобождение заявителя представляло бы реальную угрозу общественно­му порядку, содержится в Постановлении по делу «Александр Макаров (Aleksandr Makarov) против Российской Федерации» [2].

Анализ практики Европейского Суда по де­лам, связанным с предполагаемым нарушением пункта 3 статьи 5 Конвенции, показывает, что на­циональные суды не всегда мотивируют и обосно­вывают свои решения о необходимости избрания той или иной меры пресечения конкретными данными, а ограничиваются лишь перечислени­ем оснований, указанных в статье 97 Уголовно­процессуального кодекса Российской Федерации.

В этой связи Европейский Суд неоднократ­но указывал, что доводы в пользу или против ос­вобождения заявителя не могут быть «общими и абстрактными» [14], также судам не следует использовать в своих решениях «общие фразы и стереотипные формулировки» [9], в каждом случае решения национальных судов «должны содержать ссылки на конкретные факты и об­стоятельства личного характера в отношении за­явителя, обосновывающие его содержание под стражей» [3]. Не допускается перекладывание бремени доказывания обстоятельств, свидетель­ствующих в пользу освобождения, на лицо, со­держащееся под стражей [4].

Так, по делу «Кислица (Kislitsa) против Рос­сийской Федерации» (жалоба № 29985/05) Ев­ропейский Суд указал: «В настоящем деле на­циональные суды продлевали срок содержания заявителя под стражей пять раз. Продлевая срок содержания заявителя под стражей во время следствия 13 апреля, 17 июня и 12 августа 2005 г., они ссылались на тяжесть выдвинутых против заявителя обвинений и на потенциальную опас­ность того, что в случае освобождения он может продолжить свою преступную деятельность, оказать влияние на свидетелей, уничтожить до­казательства или иным образом препятствовать надлежащему ходу разбирательства,... что со­ответствующие постановления не идут дальше перечисления оснований и не обосновывают их ссылкой на какие-либо конкретные факты.» [7].

К этому следует добавить, что даже наличие обстоятельств, оправдывающих содержание под стражей, само по себе не освобождает националь­ные суды от обязанности мотивировать свои вы­воды во внутригосударственных решениях [8], по­скольку в функции Европейского Суда не входят установление этих обстоятельств и замена собой национальных органов, которые принимали ре­шение о заключении лица под стражу [4].

При разрешении вопроса об избрании меры пресечения национальные суды с учетом кон­кретных обстоятельств должны рассматривать альтернативные меры, прямо предусмотренные российским законодательством, которые могут обеспечить явку лица в суд. В своих постановле­ниях суды обязаны мотивировать, почему альтер­нативные лишению свободы меры пресечения не обеспечили бы надлежащее производство по уго­ловному делу [6].

Резюмируя изложенное, важно отметить, что с учетом правовых позиций, выработанных многочисленной прецедентной практикой Евро­пейского Суда, содержание под стражей может считаться законным и обоснованным в значении подпункта «с» пункта 1 и пункта 3 статьи 5 Кон­венции только при наличии одновременно следу­ющих условий:

а)   заключение под стражу производится в строгом соответствии с положениями материаль­ного и процессуального законодательства;

б)   национальное законодательство соответ­ствует стандартам «законности» / положениям Конвенции, в том числе выраженным в ней об­щим принципам;

в)   в решениях органов судебной власти при­ведены конкретные основания, и указан точный срок содержания лица под стражей;

г)    применение к лицу санкции в виде содержа­ния под стражей произведено на основании поста­новления компетентного суда, который действует добросовестно и применяет соответствующее за­конодательство в рамках своей юрисдикции;

д)   подозрение, на основании которого лицо заключается под стражу, должно быть обосно­ванным;

е)   органы судебной власти при рассмотрении вопроса о содержании лица под стражей обязаны рассмотреть альтернативные меры пресечения, не связанные с лишением свободы, установить и обосновать в своих судебных актах все обстоятель­ства, не позволившие применить альтернативные содержанию под стражей меры пресечения.

В данной статье были проанализированы да­леко не все проблемные аспекты, связанные с на­рушением положений подпункта «с» пункта 1 и пункта 3 статьи 5 Конвенции, установленные Европейским Судом по правам человека в от­ношении Российской Федерации. Однако даже ограниченный объем исследованных нами кон­венционных гарантий свидетельствует об эффек­тивности международных правовых механизмов, обеспечивающих надлежащую защиту права личности на свободу и личную неприкосновен­ность, и необходимости их имплементации на на­циональном уровне.

Статья опубликована в журнале Евразийcкая адвокатура № 2 (21) 2016